Михаил Леонтьев и неподъемное чувство правоты
Михаил Леонтьев и неподъемное чувство правоты
От редакции. «Русский журнал» начинает новую рубрику – «Лица нулевых», которая будет посвящена знаковым и наиболее заметным фигурам российской действительности последних десяти лет. Открывает эту рубрику текст о Михаиле Леонтьеве. Михаил Леонтьев – журналист, ведущий телепередачи «Однако», главный редактор одноимённого еженедельника. Безусловно, он был одним из самых ярких публичных шоуменов «нулевых», отойдя последние годы на задний план.
* * *
Очень правильная идея – писать об акторах, перешагнувших рубеж «десятых». Потому что многие не перешли и остались в «нулевых». А то и того похуже – в «девяностых». И вроде бы рубеж тот сплошная условность – провел, где хочешь, в календаре Майя, наверняка, и нет такого рубежа, ан нет, незримая черта оставила одних «там», а другим выписала путевку в «здесь». Так вот Миша Леонтьев – явно «здесь». Сидит напротив румяный, пьет кофе с Jameson, хотя время – час, по-московски, в тусовке ночных «переговорщиков» - все еще завтрак.
Писать о Леонтьеве трудно. Как трудно, наверное, писать о любом человеке, растворенном в своей публичности, звездности. Ведь в публичности, звездности, он и чтец, и жнец, и жрец, и на дуде игрец. Передачи снимает, журнал издает, да в каких-то шоу орет, кричит, задыхаясь от возмущения глупостью оппонентов, но вот еще где-то живет частной жизнью, умудряется гулять с собакой, пить кофе с Jameson, хотя времени - час.
Наверно, проблема в том, что на самом деле, есть два Миши Леонтьева, оба – холерики, оба подвижные, как электроны, и вдвоем они все успевают. Один гуляет с собакой, второй подкидывает уголек в топку идеологического паровоза, замечен был рядом с Путиным, а вот с Медведевым не замечен.
Второй, правда, – чисто аватар. То есть картинка, выпрыгивающая из поисковой системы, персонаж, возможно, мультяшка, любимый объект нападений «демократов» из Граней.ру . Первый – живой человек из плоти и крови. И пожалуй, самое главное, что хотелось бы выяснить – не съел ли аватар человека?
Впрочем, в разные времена я знавал и того, и другого. Аватар, конечно, могуч, но и живой человек – тот все еще жив. Живой человек – хороший товарищ, не оборзел, на звонок откликается сразу. И ведь если попросишь о чем, готов помочь. И с этим-то генералом он пил, и с тем. В два счета вопрос разрешат. Не беда, правда, что через секунду эта отзывчивость унесет его на тысячу километров от. Когда эти генералы кому-то помогали? Главное, участие. Слово. Обмен квантами симпатии. Он квант испустил, ты квант принял, пошел успокоенный и сам все решил.
Вспоминаю про себя. Однажды ради друзей, когда погибла наша общая приятельница – красавица Маша Дементьева, бывший журналист «Огонька», - Миша пошел на форменное «превышение служебных полномочий» и дал некролог аж по Первому каналу с фотографией. А это – что б кто «профессионально» понимал – чистопробный гражданский поступок. Потому как нашего брата, нетелевизионного журналиста, на Первом канале не хоронят. Там хоронят чиновников, крупных политиков, деятелей культуры первого ряда, потому что есть уровни и уровни. Заметки в газетах столько не стоят. Но вот же прошло, как будто так и надо! И наверное, после этого мишиного акта солидарности с не столь знаменитыми товарищами по цеху, зритель в глубинке долго икал – кого-то эта Москва опять потеряла? Что за горе у них?
Википедия повествует о пёстром начальном периоде его биографии – от факультета Плехановского института до ПТУ (именно в такой последовательности – от института до ПТУ), до столяра-краснодеревщика. Но в моей жизни Миша появился в еженедельнике «Коммерсантъ», куда, в начале 90-ых, в отдел политики, по призыву перестройки он приносил свои экзистенциональные тексты. Они полыхали энергией, в них мысли наползали друг на друга, как льдины весеннего ледохода, и вообще все это было похоже на Карлоса Кастанеду и мудрость Дона Хуана, только про экономику и шахтерские забастовки.
Признаюсь, задача редактора тогда была непростой – найти хоть какой-нибудь центр его размышлений. Найдя его, медленно-медленно раскручивать спираль к низу, обрубая ветвящиеся сюжеты, желательно нейтрализовав автора где-нибудь на кухне (в «Коммерсанте» была уютная кухня). Потому что иначе Миша сидел бы рядом, кричал, пытаясь закрутить спираль снова и набить текст, как матрац ватой, новыми фактами… А то и новыми сюжетами. А то и вообще про что-нибудь другое. Но полоса ж не резиновая. Интернета тогда еще не было.
Он странно мыслил всегда. Какими-то глобальными яркими 3D-фрагментами, мерцающими, будто во сне шизофреника. Похоже, что в голове его в кучу сваливались страны, толпились президенты, неслись годы, и велись непрерывные войны за прогресс. Но больше всего поражала всегдашняя непоколебимая уверенность в собственной непогрешимости, которая вкупе с пулеметным извержением слов, буквально сваливала оппонента с ног. Никогда это не было диалогом – чужие мысли Мишу не интересовали вовсе, он их не слушал и не слышал. Всегда это было наступление, атака будённовской конницы.
И если рассматривать его дальнейшую биографию с позиций этой особенности, я думаю, именно эта, ни на что не обращающая внимание, чуждая сомнениям пассионарность гнала его от одной профессиональной высотки к другой, и в конце концов была востребована системой. Поскольку хорошо же иметь на своей стороне идеальных солдат. За рынок – отчаянного рыночника, за государство - верноподданнического государственника.
В разные периоды судьба сводила его с крупными публичными фигурами. С Третьяковым («Независимая газета»), медиамагнатом Гусинским (проект газеты «Сегодня»), Невзлиным – что-то финансировал совместно с «Файненшл таймс», потом обвинил Леонтьева в растрате, с командой Лужкова (ТВЦ), с Березовским (ОРТ, Первый канал)…
Проекты начинались и заканчивались, хороня не успевших увернуться, но всегда он оказывался чуть-чуть впереди взрывной волны, которая по тем или иным причинам настигала его влиятельных патронов. Сзади все взрывалось, рушились мосты (игра слов – был такой «Мост» Гусинского), заводы, а Миша уже сидел в следующем окопе. Положа руку на сердце, разве ж это не проявление гениальности?
От Третьякова Миша увел полгазеты к Гусинскому. С Гусинским попрощался, когда тот стал наращивать идеологические мощности против Кремля, и Кремль стал задумываться над ассиметричным ответом. С Невзлиным разругался как раз перед разгромом ЮКОСа. Из команды Лужкова ушел перед тем, как у столичного градоначальника появились президентские амбиции.
«Ты как Труфальдино из Бергамо, всегда за тех, кто побеждает», - восторгаюсь я. «Ничего подобного, – слегка обижается Миша, - просто я вырастаю из предыдущей позиции. Я же не журналист по найму, я – мыслитель, специалист, или, как ты говоришь, публицист. Они мне: готов ли ты агитировать за Лужкова-президента? А я им честно отвечаю: не готов. Поскольку считаю, что стране нужен другой президент. И ухожу. Когда Березовский стал мочить Гусинского, я его тоже предупреждал: высунешься, и тебя замочат. Он высунулся, и его замочили. Почему я должен из солидарности гибнуть вместе?»
Философию Миши я до конца не понимаю. Не уверен, что он ее понимает тоже. С одной стороны, он – либерал («государство должно уйти с рынка, ему там нечего делать»), друг магнатов, и как-то это все либерально у него начиналось: экономический кружок, первая биржа и так далее. С другой стороны, его аватар утрированно поддерживает полицейскую власть «нулевых», которая принципиально не могла быть рыночным, либеральным агентом. Она – что-то другое. Когда начался почти десятилетний спор либералов и охранителей, он оказался там, где надо, среди охранителей, а когда спор закончился необходимостью модернизации – как с гуся вода, все тем же либералом. Как это возможно, не представляю.
С какого-то момента я вообще перерастал его слушать, потому что его уверенность расходилась с действительностью. С уверенностью в голосе из экрана Миша говорил лично мне неприятные вещи. То и дело предвещал крах доллара и развал США (а доллар рос, и крякался рубль), брызгая слюной, идеологически спонсировал войны в Чечне и Грузии, стоял за возрождение империи в границах СССР. («Не вернуть ли нам и Прибалтику? А почему бы и нет. Мое мнение: государственная самостоятельность прибалтийских республик оказалась несостоятельной».) А тут уж, как говорится, «свои» - и те потянулись с чемоданами на Запад.
Казалось бы, эта мультяшная правда жизни, столь востребованная и приятная для власть предержащих, создала настолько плотное защитное облако вокруг «живого Миши», что он от «десятых» легко перешагнет не только «двадцатые», но и «тридцатые», и будет все тем же Мишей Леонтьевым, как стареющий Рэмбо Сильвестра Сталоне.
Если бы не одно слабое место. Я его почувствовал, а Миша еще нет. Это его абсолютная искренняя уверенность, притаившаяся с тех давних времен, когда он слесарил в своем ПТУ. Что он – великий экономист, и есть нечто, ради чего он никак не может поступиться принципами.
«Ты заметил, – спрашивает меня Миша, - что в последнее время я ничего не говорю про экономику? Это чтобы не ругаться, ведь там у нас никто ничего не понимает. Страну надо возрождать, иначе будет хуже».
Я внимательно смотрю на него и впервые начинаю несколько беспокоиться. Ведь так кончали великие советники и конфиденты. По этой причине перебивали сами себя вожди революций, не справившиеся с неподъемным чувством собственной правоты, толкающим на непредвиденные поступки. Так недалеко и до самого страшного, чего никому не прощает Система, – до диссидентства, когда взрывная волна разрушающихся смыслов настигнет, обгонит Мишу. Впрочем, то время еще не пришло.
Комментарии
Отправить комментарий