Атлантида была страной, а атлантидцы живыми людьми (часть I)

 

Сергей МИТРОФАНОВ

 

Он появился на свет

с обостренным чувством смешного

 и врожденного ощущения того,

что мир безумен.

 

Рафаэль Сабатини, "Скарамуш"

Все, что описано, абсолютная правда,

за исключением того, что додумано

или неверно истолковано автором,

чтобы сгладить шероховатости

или некоторую неловкость.

Автор.

 

 

Атлантида была страной, а атлантидцы живыми людьми

 

 

 

Часть I. Формирование

 

В одной книге, а на самом деле, у Генри Миллера, я прочитал, что когда-нибудь наступит время, когда люди перестанут читать художественную литературу, а начнут писать дневники. Автор ничего не имел против художественной литературы, он сам ее писал, но хотел сказать, что предвидит, что наступит время правды.

Я был в восторге от этой фразы. Я ее выписал и вклеил в свой дневник. Позже я ее цитировал в статьях. Однако годы шли и шли, и вот уж и мы, «старики, иным уж за сорок, собираемся на валу крепостном потолковать о былом величии Трои»  

То есть я хочу сказать, пребываем в старческом маразме, а наш драгоценный опыт прожитого преспокойно идет в утиль по цене металлолома. Выяснилось, что учиться на ошибках отцов можно только в условиях постоянства мизансцены, во всех остальных случаях все ухабы – твои. И поэтому я пишу с одной целью – не научить, не оспорить, а зафиксировать.

Мы пережили крах великой страны. Мы изжили великий ХХ век. Но как об этом рассказать?

Оказываясь в случайной компании приятелей, далеких от того, что называется «публичной жизнью», я иногда делился воспоминаниями о том, чему был свидетелем. О том, что мне самому казалось нудными буднями политического журналиста, в прошлом диссидента и неформала. Сначала рассказывал неохотно, как плохой и скучный рассказчик. Потом вдруг увлекался и с удивлением обнаруживал, что компания охала, не верила, как будто я им выкладывал что-то из ряда вон выходящее, роман. И тогда моя жизнь как бы начинала отдаляться от меня, а я терял на нее авторские права. Она проецировалась на экран, превращаясь в череду кадров кинохроники.

Вам никогда не приходила в голову: почему ЛЮБАЯ старая фотография ВСЕГДА интересна? И может, не надо задумываться о количестве правды в мире, надо просто рассказывать правду?

Милош Форман: «Правда всегда политична».

 

1. «Я люблю эту страну, потому что она моя…». Пророчество, найденное в туалете

 

Я родился, потому что умер Сталин.

В марте 53-го мою мать прижали в траурной толпе (позже эта сцена станет хрестоматийной) и поэтому через некоторое время мне пришлось появиться на свет немного раньше срока. По рассказам, я был весь какой-то синенький, и врачи отказались от меня («Всё, закрываем лавочку, расходимся! Он не выживет!»), и мать забрала меня из больницы под свою ответственность. А отец сказал, что можно бросить его в кювет, он переживать не будет. Однако я выжил, хотя и рос потом ослабленным и застенчивым ребенком. Так что, можно сказать, у меня были свои личные счеты со сталинизмом.

Тем не менее, не все складывалось плохо. Именно благодаря своему чудесно преждевременному явлению на свет и плохому вследствие этого здоровью, я был лишен возможности разучивать бодрые пионерские марши, опека коллектива меня почти не коснулась. Наоборот, хандря, подолгу сидел дома – с бабушкой, и читал книжки. То воображал себя атаманом Кодром (мне нравилось, как он подбрасывал пистолет, прежде чем застрелить сатрапа), то Оводом, то Д’Артаньяном. Сам, того не подозревая, я становился отщепенцем.

 

***

 

Интересно, что мой приемный сын потом тоже выпал из нашего убийственного социума по состоянию здоровья. Перебегая дорогу, он угодил под грузовик и сильно покалечил правую ногу, чем, того не подозревая, избавил себя и от службы в Чечне, от наркомании дворовых друзей, и, бог знает, чего еще избежал. Оказалось, что и спас себя от войны в Украине 24.02.22. Это выяснилось, когда ему стало почти пятьдесят.  Но тогда, когда завизжали тормоза грузовика, всем казалось, что произошла катастрофа.

Интересно, что жизнь моего приемного сына сплюсовалась  в результате интерференции жизненных путей не только моего, но и пути его собственного родного отца.

Странное повторение: тот тоже покалечил в детстве правую ногу. Причем, прямо на Красной площади, когда в 1967 году некий гражданин Крысанов, горя какими-то недобрыми чувствами к нашему строю, а он был из Каунаса, прошел к Мавзолею с самодельным взрывным устройством, взорвался сам и взорвал будущего отца моего приемного сына. В дальнейшем боли в ноге сделали из того алкоголика.

Что касается причин неудавшегося теракта, то ходили легенды, что вокруг Мавзолея и на входах Кремля был установлен некий детонатор, принудительно детонирующий все вносимые туда взрывные устройства – так чтобы они взрывались на подходе вместе с москвичами и гостями столицы.

В общем, это история о том, что есть люди, а есть строй, и строй все время изобретает по отношению к людям неприятности. Позже я проанализировал даты и пришел к выводу, что мою мать не могли прижать на похоронах Сталина, но где-то ее прижали – может, на каких-то других похоронах или, напротив, торжественных собраниях по случаю. А в голове это сложилось под единым лейблом «Смерть Сталина».

 

***

 

СССР всегда казался коллективистским монолитом, и о том, что в одной из его республик (Чечня) через десяток лет сложится почти рабовладельческий строй, а позже в метрополии – фашизм, нельзя было помыслить даже в порядке антиутопии.

При этом мое детство прошло в странном, но довольно быстро и успешно изжитом ощущении, что я живу в самой лучшей стране мира (самой большой!) и в самое лучшее время (кончились войны, а наши победили).

Моя семья в середине шестидесятых обреталась в шестнадцатиметровой комнатке с ободранными обоями (однажды начали ремонт, да так и не закончили), находящейся над двумя продуктовыми магазинами – «Молоко» и «Рыба», из которых к нам ползли огромные черные тараканы. Родители уходили на работу, когда я еще спал, и приходили домой, только для того, чтобы лечь спать самим, и поэтому мне казалось, что я живу один.

Еще в квартире проживала соседка - неряшливая кошатница без возраста, работавшая ранее каким-то редактором в газете «Пионерская правда». Так что я познакомился с гранками задолго до того, как мне пришла идея стать журналистом, а потом и публицистом. Может быть, тут даже был какой-то изначальный толчок.

До сих пор помню фантастический рассказ, найденный в туалете (туалетной бумаги еще не было): там один психический космонавт, то ли наш, то ли американский, находясь на орбите, потребовал от лидеров капиталистических стран, чтобы те отказались от капитализма и спешно перешли на социализм, иначе он взорвет землю к бененой маме. Капиталисты испугались и быстренько встали на социалистические рельсы.

Рецензия редактора: автору предлагалось обратить внимание на то, что социализм можно построить только на добровольных и гуманистических началах. Что, в, общем-то, не так уж совсем и глупо… Хотя на самом деле, на практике, вожди в нашей стране повели себя как тот психический космонавт.

Впрочем, в тот период наша соседка уже была тоже глубоко ненормальной старухой. Позже я узнал, что ее мужа - Специалиста, арестовали в 37-ом, и Марина Георгиевна, так ее звали, из «Куколки», так ее тоже звали в то время, превратилась сначала в редактора «Пионерской правды», а потом вот в это бесполое, одетое в тряпье полусумасшедшее существо… Сегодня мне стыдно, что мои родители не давали ее коту гулять по всей квартире из-за того, что тот был якобы толстый и неряшливый.  В результате коту пришлось провести свою жизнь в однокомнатном Гулаге без права прогулок, рассматривая голубей.

Мне наказание: с тех пор коты постоянно живут вместе со мной. Старятся, дерут диваны, носятся, где хотят, умирают, тогда с улицы приходят новые коты…

***

NB: Вот я написал, что вожди в нашей стране повели себя, как тот психический космонавт. Перечитывая эту фразу, я вдруг сообразил, что ведь и американские вожди вели себя точно так же.  Ведь, по сути, через четверть века так называемая перестройка началась под влиянием страха перед программой «звездных войн», развернутой Рональдом Рейганом. Получилось, что в туалете я нашел стопроцентное пророчество, правда, с точностью до наоборот! Психический космонавт Рональд Рейган потребовал не построение всеобщего коммунизма на планете, а чтобы Советы перешли на капиталистические рельсы. Такой поворот в научно-фантастическом рассказе, буде был бы он он высказан в шестидесятых, показался бы идиотизмом. А в жизни – Советы так и поступили, то есть перешли на капиталистические рельсы, вместо чтобы строить коммунизм.

Представляете парадокс: идею высказал какой-то несчастный графоман, ее редактировала моя сумасшедшая соседка по квартире, я нашел рассказ в туалете, попавший туда как признанный бесталанным. А это ведь было самое настоящее пророчество, как у Нострадамуса. Все так и случилось через четверть века!

 

***

Позже мне пришлось узнать еще много чего интересного: на антресолях я раскопал оригинальную стенограмму ХIV Съезда партии (ленинградская оппозиция попыталась возразить Сталину. Сознание монтирует в стык: на ее костях долго плясали) и сквозь скрежет глушилок услышал по вражескому радио историю про то, как Джексон зарубил Троцкого...

Я постепенно становился диссидентом. 

 

2. Как я становился диссидентом

Выше я написал, что в детстве я считал, что мне страшно повезло: что живу в лучшей стране в мире в лучшее время истории. И действительно, я с удовольствием вступил в пионеры и мне нравился красный галстук как украшение под пиджак. Оттого, что мой старший то ли двоюродный, то ли троюродный брат – сын народной артистки СССР, унижал нас своим «комсомольством», я тоже мечтал побыстрее стать комсомольцем, и как только мне исполнилось четырнадцать, под смех класса стал требовать немедленного принятия.

Но одновременно с этим во мне копились и другие постепенно всё расфокусировавшие наблюдения.

Пока родители трудились на своих военных предприятиях, я проводил время с бабушкой (видела Царя, в семнадцатом году ей было семнадцать) в коммунальной квартире на Малой Бронной. Однажды сосед, к которому мы заходили смотреть единственный в квартире телевизор КВН, подарил мне прекрасно изданную книгу «История гражданской войны в СССР», которая имела ту особенность, что половина описанных в ней исторических персонажей была замарана авторучкой.

Да и не только героев – вклеенная фотография ближайших соратников Ленина (издание ранжировало их масштабом изображения, сначала шел огромный Ленин, а за ним маленькие и в конце концов микроскопические соратники) тоже имела изъятия, сделанные ножницами. Собственно, мне было до этого, как до Луны, но только что прошедший ХХ съезд партии многих из «изъятых» вернул обратно в Историю, хотя и не вернул в жизнь, ведь «лучшая в мире страна» их попросту расстреляла после не слишком продолжительных мучений в подвалах. Я же развлекался тем, что снова восстанавливал их фамилии.

Объективно мое детство часто проходило под включенный репродуктор, из которого рассказывали про чудовищные злоупотребления органов НКВД. На даче я рубил сабелькой лопухи, и не мог понять, почему мне все это было интересно слушать – даже больше, чем рубить лопухи.

В 1968 году, когда мне уже было четырнадцать и, как вы помните, с гордостью вступал в комсомол, советские войска вторглись в Чехословакию давить «пражскую весну», и наши отцы, военные моряки в прошлом, на даче сквозь вой глушилок раскочегаривали «Голос Америки». Отношение к «голосу» у них было как к вражескому радио и «вот ведь врут», тем не менее, повестку дня они брали исключительно оттуда.

Прошло еще два года и концепция «я живу в лучшей стране в лучшее время Истории» скоррозировала окончательно. Из окна своей высотки я видел серые облупленные дома, очереди в подворотнях, где быстро разбирали «выкинутый дефицит», покосившиеся заборы и сомневался: «Это лучшая страна?»

***

А вот еще один эпизод, задержавшийся в памяти. Итак, мы все жили в такой усеченной высотке на последнем этаже в доме гостиничного типа с нулевым этажом и консьержем. Что в том доме было интересного – это арки въезда во двор, огромные коридоры и площадка перед лифтами – целый дворец, гранитная лестница, уходящая квадратом вниз, несмотря на то, что сами квартирки были спланированы из трухи и заражены тараканами.

Меня родители брали от бабушки домой на субботу-воскресенье, и я любил носиться по длинному коридору, с двух сторон заканчивающимся загадочным «черным ходом» и бомбоубежищем. Иногда я задерживался у квартиры, из которой доносилась «Немецкая волна», видимо, приемник стоял прямо у двери. Я не знал тогда, что это была именно «Немецкая волна», но прекрасно отличал иной, не советский тембр голоса. В этой квартире жили мать с сыном, и однажды тамошняя мама решила, что болезненный небуйный мальчик, вроде меня, способен составить ее сыну компанию, пока она занималась какими-то своими делами.

Вернувшись с работы, отец (как всегда, подвыпивший) застал нас вдвоем. И даже слегка поиграл с нами, гоняя вокруг обеденного стола. Но когда мальчик ушел, он мне сказал, чтобы я никого не приглашал к себе, тем более, евреев. Подошедшая жена, моя мать, подтвердила: они такие, что кажется, что они за тебя, но на самом деле, они только для себя и своих.  Именно они не дают отцу расти на работе (хотя, как мне кажется, не давал расти алкоголизм). Не знаю, был ли еще какой взрослый разговор на эту тему с той дружелюбной соседкой, но больше я не видел ни ее, ни того мальчика. Мне до сих пор стыдно, что я стал тогда объектом такой примитивной манипуляции. Возможно, задержись я около той семьи надолго (слушающей «Немецкую волну» в «шестидесятых») я оказался бы совершенно в иной социальной среде. Или бы мы все погибли. В общем, это была развилка, которую я пропустил.

 

3. Меня вербуют

К девятому классу у меня прорезались способности к математике и после внутреннего экзамена я поступил в так называемый экспериментальный математический класс, в котором продвинутых учеников нацеливали на поступление в институты. Таких классов было два, два других – гуманитарные, причем в последний попадали ученики четвертого сорта. Я же становился «звездой» - из-за участия в школьной театральной студии (нас курировал Театр на Таганке) и потому что заведовал школьной радиоточкой, перешедшей ко мне по наследству от фаната Beatles. Собственно, он открыл для нас Beatles. Сам я не очень понимал свою «звездность» и был несколько удивлен, когда к выпускному вечеру младшие классы изготовили мой огромный шаржированный портрет в полный рост и шепотом за спиной предавали, к какой из девочек я был неравнодушен. А неравнодушен я был к дочке замминистра железнодорожного транспорта.

Однажды много лет спустя на одной из конференций ко мне подошел мощный бородатый мужчина и с уважением признался, что он тоже выпускник этой нашей «экспериментальной» школы и прекрасно помнит меня, будучи на два года младше нашего потока. Подошедшим оказался Николаем Руденский, до некоторого времени помощник демократического депутата Галины Старовойтовой (расстреляна в подъезде своего дома в Санкт-Петербурге 20 ноября 1998 года), хотя лично для меня несомненно, что «звездой» был именно он, а не я, поскольку обладал совершенно чудовищным энциклопедическим интеллектом и правильным, не востребованной страной антитоталитарным мышлением.

В нулевых годах двадцать первого века Руденский стал постоянным автором оппозиционных Граней.ру (стали выходить с 14 декабря 2000-го года, после захвата Россией Крыма в 2014 году изменили локацию на зарубежную), которые я читал практически ежедневно, - вот каких людей создавала наша школа! – а умер он 16 июня 2021 года.

***

Из забавного.

В мои обязанности заведующего школьной радиоточкой входили организация ежедневных десятиминутных радиопередач (как бы прообраз «Эха Москвы»), а также развлечение школьников музыкальными вставками. У меня были собственные ключи от комнаты с аппаратурой и актового зала, в котором можно было прятаться от уроков физкультуры, что делало меня практически школьным олигархом. Однажды на перемене ко мне подошел дежурный преподаватель – географ, и передал коллективный месседж преподавательского «комитета»: они де не против западной музыки, которую я пускаю, но нельзя ли как-нибудь без слов? Мы же не знаем, о чем они там поют, может, что всех нас надо убить?

Я вынужден был признать определённую логику этого утверждения, и с тех пор ограничивался либо композициями Джеймса Ласта (рок-н-ролл без слов), либо длинными проигрышами из хитов – вроде Beatles «I want you» или  «Child in Time» Deep Purple, что тоже было достаточно круто.

Опять же услышал за спиной: «Митрофанова попросили подобрать музыку без слов, так он такую подобрал, что стало еще хуже…»

Но вообще западные рокеры и действительно могли бы петь что-нибудь более актуальное и антикоммунистическое под такой мощный гитарный рифф как, например, «Smoke on the Water», чем про какой-то дурацкий пожар в Монтрё.

 

***

 

У меня развивалась насмешливость.

А на почве насмешливости я сошелся с Алексом Серебряковым. С утра до вечера мы потешались над теми или иными обстоятельствами жизни и пародировали наших преподавателей. Однажды, когда нам поручили сделать доклад по любой на выбор работе Ленина, мы, во-первых, выбрали самую короткую, на полстраницы, - о религии, а во-вторых договорились встать синхронно, синхронно выйти к большому столу, кашлянуть и…  Классный руководитель физик Александр Гуревич не стал ждать, что будет дальше и прекратил эксперимент.

На большой перемене Алекс встречался с загадочным толстяком из соседнего гуманитарного класса. «Кто это?» - спросил я. «Наш человек», - насмешливо ответил Алекс и тут же добавил, как бы предугадав мою дальнейшую реплику: «Чей это наш?» Позже я узнал, что это дословная цитата из фантастического романа братьев Стругацких «Обитаемый остров».

Поразительно, но ни Алекс, ни Толстяк не только не возражали, чтобы я присоединился к их компании по «собственному желанию», но на самом деле, они давно лелеяли тайное решение вербовать меня в нее.

 

***

Интригуя новым знакомством, Алекс поведал, что и живет странный Толстяк в странном месте – практически в деревне, рудиментарно застрявшей в городской Москве.

Действительно, Газовский переулок, где жил Толстяк, он же Юрий, состоял из двухэтажных деревянных домов, в которых были перетасованы семьи с богатой «родословной». И хотя не все тамошние «удобства» можно счесть современными, особый шарм заключался в извилистых проходах между заваленными сундуками дверьми комнат и некоем, наполненным деревенским воздухом внутреннем пространстве. У Юрия тоже была своя комната (никто из нас не мог похвастаться в «шестидесятых» своей комнатой), своя комната была у его младшей сестры, также «буржуазно» было выделено и место под столовую. К дому же примыкал дворик, отчего создавалось полное ощущение «затерянного мира», который можно отнести то ли к купеческому схрону, то ли к дворянскому гнезду. Очевидно, что и глядеть на пролетарскую Москву из этой «деревни» полагалось с особым чувством. «Нас, кулаков, высылали, а мы вот тут, затаились!».

 

***

 

Нарезая круги, мы гуляли по Газовскому. При этом чувствовалось, что Юрий и Алекс что-то темнили, как будто обладали каким-то секретом, но не решались, делиться им со мной или нет. Очевидно, он касался скрытых обстоятельств нашей жизни в стране и ее оценок. Наконец я не выдержал: «Давайте, колитесь, что вы там скрываете». И…понеслось.

Дело в том, что я уже ко многому был готов. В голове, как я уже писал, отпечатались сведения о репрессиях тридцатых годов. От корки до корки, вернее, от первой до последней страницы (там корок не было) я прочитал оригинальную (под номером и под расписку) стенограмму XIV Съезда партии, на котором ленинградская оппозиция попыталась снять Сталина, вместо чего Съезд потоптался по оппозиции. (Важным открытием тогда стало, что жена Ленина – Надежда Крупская, тоже была в ленинградской оппозиции, что в моих глазах делало из ленинградцев розовых героев, а из Сталина - тирана.) Не секретом для меня было и всепоглощающее советское «двоемыслие» - это когда время от времени надо произносить ритуальные тексты, а я как-никак был членом комсомольского бюро, и клясться в верности партии, не придавая этому ни малейшего значения. Я помнил о вторжении советских войск в Чехословакию, хотя и не решался его осуждать.

Однако я не делал одного важного умозаключения, которое уже сделали Алекс и Юрий. Я не знал, что весь этот «советский нарратив» был направлен лично против меня и что я – персонаж такой почти древнегреческой трагедии, когда государство (Минос) подставляет тебя под Минотавра, говоря, что он славный малый (лучшая страна в мире). Мне казалось, что наличие лжи и подлость Миноса – совершенно естественные вечные явления, которым бесполезно сопротивляться. Вот это-то и постарались опровергнуть мои новые друзья Алекс и Юрий.

Их Библией в это время стал фантастический роман братьев Стругацких «Обитаемый остров», в котором с предельной злободневной откровенностью была показана некая инопланетная страна, в которой происходило оболванивание людей с помощью гипноизлучателей. Нетрудно было расшифровать эту метафору: у нас такие гипноизлучатели находились как бы в каждой школе (на уроках обществоведения), в газетах, в телевизоре, в партийных и комсомольских организациях. При этом излучение действовало на всех граждан поголовно, за исключением небольшого процента «выродков», вроде Алекса, Юрия и меня. Можно только диву даваться, каким образом этот роман вообще вышел, причем в издательство «Детгиз» - детской литературы, ха-ха. Я объясняю это только большой популярностью Стругацких в среде технической интеллигенции и даже детей партийной номенклатуры. Ведь кроме политического фельетонизма роман также был и великолепным приключением. Кроме того, могу предположить, что «нашим врагам» нравилось чувствовать себя владельцами гипноизлучателей, как позже и «прогрессорами» (другой термин, изобретенный Стругацкими), то есть насаждающими прогресс среди умственно отсталого населения.

Забегая вперед, отметим, таким «прогрессором» считал себя и первый в истории России демократический премьер Егор Гайдар, который, кстати, был женат вторым браком на дочери Аркадия Стругацкого – Марии.

Осталось традиционно воскликнуть: «Случайность? – Не думаю!»

 

***

Так или иначе, но мне стало понятно, что каждому полагалось иметь собственный экземпляр Библии, поэтому после того вечера откровений в Газовском переулке, я отправился на Кузнецкий мост, где располагалась подпольная книжная толкучка, купить «Обитаемый остров». Быстро нашел нужного человека и за три рубля приобрел вожделенный роман. Не помню, откуда взял эти три рубля. Возможно, их выделил Юрий.

 

4. Школа нас не покалечила

В литературной традиции школа – травмирующий опыт. Вот Джейн Эйр постоянно недоедала и находилось под давлением злобных теток. Такова и система воспитания в школе Грэдграйна  у Диккенса - без любви, тепла, воображения. Но если чем и была виновата наша школа, так это тем, что она создала герметичный мир, которого не существовало за ее стенами. Окончив школу, мы буквально шлепнулись о землю. Вернее, об асфальт.

А в школе было хорошо. Я играл в театральной студии, неизменно получая главные роли.

Хит – «А зори здесь тихие» по милитаристско-сексуальному патриотическому бестселлеру Бориса Васильева. Проблема, однако, состояла в том, что главный герой повести и пьесы старшина Васков изображен в нем форменным патриотическим идиотом, в конце концов загубившим взвод прекрасных советских женщин, но предотвратившим какую-то непонятную диверсию, грозившую переломить всю войну. В фильме, вышедшем через два года, их даже показали эротично – голыми в бане, тем самым приумножив бестселлерность Васильева. «Сцена в бане» - ключевая в легенде советских «Зорь…», о чем, в частности, свидетельствовало то, что в фильме 1972 года девиц показали сзади и с голыми сиськами, а а в ремейке  2015 года камера уже вовсю фиксировалась, замирая, на том, на чем обычно замирают эротоманы. Стоит ли удивляться, что фильм снискал еще больше международных призов, чем первая каноническая версия.

"А зори здесь тихие", 1972

 

Не помню, как мы трактовали «баню» на своей школьной сцене. Возможно, целомудренно занавесив основное пространство, ограничась текстом, паром и всплесками. Со своей стороны, я как мог старался Васкова подать зрителю интеллигентно, что было неправильно и нереалистично. Возможно, тогда я и подумал, что карьера актера не так уж на поверку и хороша, если вы не Ален Делон и если вас заставят потом всю жизнь играть каких-нибудь «васковых». Пьеса, однако, прошла на «ура», старики в зале плакали, вспоминая войну, и все желали нам дальнейших творческих успехов.

Второй наш хит – «Свадьба» Чехова. У меня опять была главная роль – жениха, поскольку жених на свадьбе, согласитесь, главная фигура. Но и эта короткая пьеса мне не нравилась. Какой-то пошлый фельетон. Реплики плоские, среда убогая, играть нечего.  Определенный трагизм несколько поколений постановщиков умудрялись выжимать из прихода «свадебного генерала», который потом никак не мог выйти из этого мещанского ада.

Ревунов. Никаких я денег не получал! Подите прочь! (Выходит из-за стола.) Какая гадость! Какая низость! Оскорбить так старого человека, моряка, заслуженного офицера!.. Будь это порядочное общество, я мог бы вызвать на дуэль, а теперь что я могу сделать? (Растерянно.) Где дверь? В какую сторону идти? Человек, выведи меня! Человек! (Идет.) Какая низость! Какая гадость! (Уходит.)

Да еще красок прибавлял «Телеграфист Ять», которого играл… Толстяк Юрий, который с некоторых пор стал следовать в фарватере моей популярности. По пьесе он оппонировал жениху, но вкладывал в это немножко больше энергетики, чем требовалось по пьесе. Это менее и смешило, и злило одновременно, тем более, что на долгие годы закрепило за нами такие роли и в жизни.

 

 

***

Вообще, когда б вы знали, из какого сора формируется личность школьника...

На уроках истории я застрял на Брестском мире, на уроках литературы – на поэме «Двенадцать». Я все никак не мог понять, почему Брестский мир нам вдалбливают так напряженно, если не сказать болезненно. Хотя можно было бы и ограничиться ритуальной присказкой «Ленин во всем был прав». И никто бы не возразил, потому что где мы, а где Брестский мир?

Но снова и снова с нас требовали каких-то деталей и объяснений. Снова и снова приходилось заучивать невнятные параграфы. Только много лет спустя я наконец догадался, что в теме Брестского мира не так был важен сам «позорный мир», сколько стоявшая тогда проблема сохранить диктаторскую верхушку, которая могла слететь, если бы переговоры с тоже дышавшей на ладан Германией взяла в руки конкурирующая группировка.

Я, конечно, и представить себе тогда не мог, что по сути то же самое повторится через 50 лет - 24.02.22, когда президент России, просидевший на троне 22 года, дольше, чем Сталин, объявит войну практически всему цивилизованному миру.

Рассчитывал ли он в ней победить? Конечно, нет. Дурак-дурак, а мыло не ел. Но этим он, как ему казалось, он решил проблему дефицита своей легитимности, утопив ее в болоте войны. Видимо, и в семидесятых дефицит легитимности советского строя продолжал напрягать Систему и реанимировать дискуссию вокруг коллизии Брестского мира…

…Уходя с уроков истории, мы попадали на следующую пару - уроков литературы, где разбирали странную поэму «Двенадцать», в который неожиданно для комсомольца семидесятых, теоретически - апологетов Павла Корчагина, изображался Иисус Христос, который бродил по мрачным улицам Петербурга во главе патруля из двенадцати, надо понимать, чекистских отморозков. 

Блок и сам не очень понимал, зачем он написал эту хрень, а, умирая, вроде бы завещал ее сжечь. Советская власть «хрень» не сожгла, и мы поэтому проходили ее на уроках литературы, хотя никто не собирался нам объяснять ни кто такой Христос, ни кто такие «двенадцать», ни почему Иисус оказался во главе этих «двенадцати», поскольку религиозная мифология в это время была за бортом образования.

Я немножко рисовал и как бы изготовил обложку для этой поэмы, как если бы она выходила отдельной книгой. Изобразил странного типа в длинном пальто а-ля Дзержинский, из-за спины которого выглядывали жуткие типы с маузерами. Пустил ее по рядам класса. Близкие друзья всё поняли и включились в доработку, но классу, в общем-то, оказалось плевать и на Блока, и на «Двенадцать», и на Революцию. Евангелие никто не читал, да я и сам поначалу познакомился с текстом Евангелие лишь по сатирической антиклерикальной книге Лео Таксиля. Не помню, чтобы была какая-то реакция. Даже никто не донес.

 

***

…Извне пришла волна «Солженицын».

В 1970 году его выдвинули на Нобелевскую премию по литературе, поэтому страницы советских газет наполнились нападками на Солженицына, который выдвигался даже на Ленинскую премию за свои первые рассказы, из чего можно было сделать вывод, что грядет что-то значительное.

Одна из заметок иллюстрировалась крохотной фотографией автора (до этого фотографий не было и как выглядел Солженицын никто не знал), доставлявшего столь большие заботы государству. Ничего как бы особенного, но для меня это был как шок - увидеть наконец лицо знаменитого человека, противостоящего Системе. Я сразу же достал половинку листа ватмана и из маленькой фотографии сделал большой портрет карандашом, положив начало диссидентскому иконостасу.

Но еще раньше к нам приходила волна «Пастернак», написавшего и опубликовавшего за границей роман с загадочным названием «Доктор Живаго» и получившего за него Нобелевскую премию. Проблема заключалась в том, что Пастернак считался признанным гением, ему аж сам Сталин звонил домой по домашнему телефону «посоветоваться», и все это помнили. Просто так растоптать Пастернака никто не решался. Ему старались «объяснить».

Инцидент этот случился до нашего политического взросления, но, по всей видимости, его эхо постоянно возникало, особенно в связи с растущей актуальностью Солженицына. Во всяком случае, я помню, что дома у меня вдруг появился экземпляр «Литературной газеты», где на целую полосу размещалась критика романа. Ее характерной чертой было то, что критика опиралась на обильное цитирование высказываний антисоветского Доктора, т.е. принадлежащих Пастернаку, чтобы все могли убедиться, насколько же он неправ.

Как и в кейсе с Евангелие, которое, как оказалось, можно изучать по памфлету Таксиля, так и здесь компактные выжимки из романа давали представление, что Пастернак был как раз во всем прав.

Любопытно, что одним из критиков Пастернака выступил американский певец Дин Рид, а я с Ридом встречался в студенческие годы. Это к тому, что мир –большая кухня. Рослый и улыбчивый Рид, настоящий американец, актер гедеэровских плохих вестернов, приезжал за кулисы театра, в котором работала моя тетя, заводно пел там свою знаменитую «Хаву нагилу», всем жал руки, пожал ее и мне.

А Пастернаку он написал так:

«Верно, что в Советском Союзе есть свои несправедливости и недостатки, но ведь все в мире относительно. В принципе и на деле ваше общество стремится к созданию подлинно здорового и справедливого общества. Принципы, на которых построено ваше общество - здоровы, чисты и справедливы, в то время как принципы, на которых построено наше общество, жестоки, корыстны и несправедливы». (*"Огонек" № 5 (2274), 1971 г., "Литературная газета" № 5, 1971 г.)

Невооруженным взглядом видно было, что текст ему заготовил КГБ и что вообще Рид был на подсосе у советских спецслужб. Когда пала Берлинская стена, вряд ли случайно судьба уготовила Риду утонуть в каком-то гедеэровском озере, а пока что он жал мне руку, и все улыбались.